Книжная полка:

– И ты ее в самом деле разыскал? – спросил Гребер.
– Да, но…
– Где?
– На улице, – ответил Бэтхер. – Она просто стояла на углу Келлерштрассе и Бирштрассе, там, где раньше был магазин зонтов. И я даже не узнал ее в первую минуту.
– Где же она была все это время?
– В лагере близ Эрфурта. Так вот, слушайте! Стоит она, значит, у магазина, а я ее и не вижу. Прохожу мимо, а она меня окликает: «Отто! Ты меня не узнаешь?» – Бэтхер помолчал и окинул взглядом казарму. – Но послушайте, друзья, как узнать женщину, если она похудела на сорок кило!
– В каком же это лагере она была?
– Не знаю. Во «Втором лесном», кажется. Могу спросить. Да слушайте же наконец! Гляжу я на нее и говорю: «Альма, неужели это ты?» «Я, – отвечает.
– Отто, я будто чувствовала, что у тебя отпуск, вот и приехала!» А я все гляжу на нее и молчу. Понимаете, была она женщина здоровенная, чисто ломовая лошадь, а теперь стоит передо мной худая такая, чуть ли не вдвое тоньше прежнего, пятьдесят кило, прямо скелет ходячий, платье на ней, как на вешалке, ну жердь, форменная жердь!
Бэтхер запыхтел.
– Какого же она роста? – с интересом спросил Фельдман.
– А?
– Какого роста твоя жена?
– Примерно метр шестьдесят. А что?
– Значит, у нее теперь нормальный вес.
– Нормальный? Да ты что, спятил? – Бэтхер уставился на Фельдмана. – Только не для меня. Ведь это же щепка! Плевал я на ваш нормальный вес! Я хочу получить свою жену обратно такой, какой она была, дородной, – на спине хоть орехи коли, а то вместо зада две жалкие фасолины. За что же я кровь проливал! За них, что ли?
– Ты проливал кровь за нашего обожаемого фюрера и за наше дорогое отечество, а не за убойный вес твоей супруги, – сказал Рейтер. – После трех лет фронта пора бы уж знать.
– Убойный вес? Да кто говорит об убойном весе? – Бэтхер переводил злой и беспомощный взгляд с одного на другого. – Это был живой вес! А со всем прочим можете идти к…
– Стоп! – Рейтер предостерегающе поднял руку. – Думай, что хочешь, но помалкивай! И будь еще доволен, что твоя жена жива!
– Я и так доволен! А разве не могла она быть живой и такой же упитанной и гладкой, как прежде?
– Послушай, Бэтхер! – сказал Фельдман. – Ведь ее можно снова откормить.
– Да? А чем? Теми крохами, которые по карточкам выдают?
– Постарайся купить ей что-нибудь из-под полы.
– Вам-то легко говорить да советовать, – с горечью отозвался Бэтхер. – А у меня всего три дня осталось. Ну как я за эти три дня успею ее откормить? Да купайся она в рыбьем жире и ешь по семи раз на дню, так и то самое большее один-два килограмма нагонит, а что это для нее! Эх, друзья, плохо мое дело!
– Вот так-так! У тебя же есть еще твоя толстая хозяйка для жирности.
– В том-то и беда. Ведь я думал, как вернется жена, я про хозяйку и думать забуду. Я же человек семейный, не юбочник какой-нибудь. И вот теперь хозяйка мне больше по вкусу.
– Да ты, оказывается, чертовски легкомысленный субъект, – вставил Рейтер.
– Нет, я не легкомысленный, я слишком глубоко все переживаю, вот в чем мое горе. А мог бы, кажется, быть доволен. Вам этого не понять, дикари вы этакие!
Бэтхер подошел к своему шкафчику и уложил оставшиеся вещи в ранец.
– А ты хоть знаешь, где будешь жить с женой? – спросил Гребер. – Или у тебя квартира уцелела?
– Какое там уцелела! Ясно, разбомбили! Да уж лучше я перебьюсь как-нибудь в развалинах, а здесь ни одного дня не останусь. Все несчастье в том, что жена мне разонравилась. Я ее, понятно, люблю, на то мы муж и жена, но она мне больше не нравится такая, как теперь. Ну не могу, и все! Что мне делать? И она это, конечно, чувствует.
Ремарк Эрих, "Время жить и время умирать"